Джек Керуак, пожалуй, самый известный и читаемый писатель поколения битников, родился
12 марта 1922 года в Лоуэлле, штат Массачусетс, и умер в 47 лет в Сент-Питерсберге, Флорида,
31 октября 1969 года от обширного желудочного кровотечения. Для этих людей, живших в безумном ритме бопа, летящих сквозь непрерывный поток страстей, алкоголя и наркотиков, время отмерило не слишком долгий срок. Сам стиль и метод их жизни диктовал способ и манеру письма, кажущегося на первый взгляд насилием над читателем, требующим от него постоянного внутреннего напряжения – длинные предложения со сбитым ритмом и рваной пунктуацией, абсолютная свобода в выборе слов и эпитетов, неожиданность в каждой строчке – все это сначала шокирует, затем принуждает к вниманию и затем захватывает настолько, что на полном ходу въезжаешь в эту лавину безумия и искренней свободы и остаешься в ней до конца книги (а может и жизни).
Небольшой отрывок для примера: "Всегда я это знал – оно промелькнуло у меня в уме в ту ночь когда я подскочил в бар, встретился с Сэмом, он был с двумя газетчиками, мы купили выпить, я ронял деньги на пол, я спешил нажраться (с моей крошкой покончено!), я дернул к Адаму и Фрэнку, снова разбудил их, боролся на полу, шумел, Сэм содрал с меня майку, грохнул лампу, вылакал квинту бурбона совсем как раньше в наши прежние неимоверные денечки вместе, это просто был еще один большой загул в ночи и ради чего... проснувшись, я, наутро с окончательным бодуном подсказавшим мне: "Слишком поздно" – и встал и шатаясь дополз до двери через весь этот бардак на полу, и открыл ее, и пошел домой, Адам сказавший мне заслышав как я вожусь со стонущим краном: "Лео иди домой и хорошенько восстановись," чуя как мне плохо хоть и не зная ничего про Марду и меня – а дома я слонялся по комнатам, не мог оставаться в четырех стенах вообще, не мог остановиться, надо было пройтись, как будто кто-то собирался скоро умереть, как будто я ощущал запах смертных цветов в воздухе, и я пошел в депо Южного Сан-Франциско и плакал там.".
Керуак стал настоящей культовой фигурой литературы битников, именно его стиль "автоматического письма", перенятый им у Марселя Пруста и во многом видоизмененный, послужил примером для большинства последователей – Уильяма Берроуза, Аллена Гинзберга, Грегори Корсо и многих других. Литература и жизнь здесь сливается в одно целое и превращается в некую экзистенцию, хэппенинг: подробно и глубоко описываются абсолютно все события, люди, характеры, местность и т.д. Многие друзья и знакомые Керуака впоследствии обижались на излишне подробные описания их самих, до этого не подозревавшие, что мельчайшие детали и особенности их поведения запоминаются для того, чтобы быть выплеснутыми на бумагу. Кстати, о ней. Один из самых знаменитых своих романов "On the road" Джек Керуак записал приблизительно за три недели на рулон газетной бумаги, вместив в него три года бесконечных путешествий автостопом, автобусами и просто на чем попало вдоль и поперек американского континента, собрав воедино невообразимое количество людей, мест и событий. Такой способ письма был, видимо, совершенно привычным и наиболее приемлемым для него; на время записи писатель полностью погружается в то, что он делает, становясь тем самым неотделимым продолжением бумаги и знаков на ней, совершая за небольшой отрезок времени огромный объем работы.
Читая Керуака, попадаешь прямо в центр богемной тусовки Америки тех лет: писатели, поэты, бродяги, актеры и просто ненормальные во многих отношениях люди вращаются вокруг пера писателя. Образы людей зарисовываются быстро и непосредственно: "По дороге мы остановились поесть. Ковбой ушел латать запасную шину, а мы с Эдди уселись в чем-то типа домашней столовки. Тут я услыхал хохот – нет, просто ржание, и в столовую зашел такой дубленый старпер, небраскинский фермер с оравой парней; скрежет его воплей можно было слышать аж с той стороны равнин – вообще через всю серую равнину вселенной. Остальные ржали вместе с ним. Ему целый свет был до лампочки, и вместе с тем он был капитально внимателен к каждому. Я сказал себе: эге, ты только послушай, как этот чувак ржет. Вот тебе Запад, вот тебе я на этом Западе. Он с громом ввалился в столовку, выкликая хозяйку по имени; та готовила самые сладкие вишневые пироги в Небраске, и я себе тоже взял, вместе с нагромоздившимся сверху черпаком мороженого".
В прозе Керуака стираются все грани между глазом и пером, воспоминанием и листом бумаги – он живет как пишет и наоборот, чувствуя каждую мелочь жизни до самой капли, сходя с ума от мороженного, купленного на стоянке, джаза, доносящегося из открытого окна, ног проходящей мимо девчонки, вкуса виски в самом расцвете ночи, запаха трав на склоне горы, на которую он дал себе слово залезть перед возвращением в Нью-Йорк.
