Александр Александрович Блок

Александр Александрович Блок родился в 1880 г. в Петербурге. По происхождению, воспитанию и семейным связям Блок принадлежал к высшим слоям дворянской научно-технической интеллигенции, гордившейся своими наследственными культурными традициями Среди предков и родственников Блока известные ученые и профессиональные литераторы. Отец поэта (он его почти не знал: родители Блока разошлись вскоре после рождения сына) был профессором-юристом и философом; дед. А. П. Бекетов, в семье которого Блок воспитывался, видным ученым-ботаником и общественным деятелем, ректором Петербургского университета; мать, бабушка и тетка – писательницами и переводчицами. Женой Блока стала дочь великого русского ученого Менделеева Любовь Дмитриевна.

С самых ранних лет Блок жил в кругу литературных интересов. При этом важно отметить, что в семье Бекетовых господствовали «старинные понятия о литературных ценностях и идеалах» (Блок. Автобиография, 1915). Поэтому Блок был воспитан на глубоком уважении и   традициям и заветам классической русскойлитературы и долго не знал «ни строки так называемой новой поэзии. Это обстоятельство со всей наглядностью проявилось в самых ранних стихах Блока, которые в основном дублируют темы, мотивы, образы и язык любимых его поэтов Жуковского, Фета, Полонского.

Быт семьи Бекетовых был крайне замкнут и медлителен. Блока ревниво оберегали от малейших соприкосновений внешним миром, с «грубой жизнью». Он рос сосредоточенным, углубленным в себя и, казалось, был равнодушен ко всему, что лежало за пределами малого мира. Учился он вяло, лениво, практически не имел друзей-гимназистов, трудно сходился с окружавшими его людьми, некоторым юноша Блок представлялся инфантильным, несколько заторможенным: его гений еще не был пробужден, он дремал.

Так продолжалось до 1897 г., когда равновесие этой замедленной и довольно сонной жизни семейного «принца» и баловня было вдруг резко и уже навсегда нарушено. Пробуждение душе поэта принесла, как часто случается, любовь, или Любовь – по имени невесты. Возникли первые «жизненные опыты», первая страсть, первые приступы «отчаяния и иронии». Внешне Блок продолжал оставаться респектабельным молодым человеком, державшимся очень строго и не без щегольства. Окончив гимназию, поступил («довольно бессознательно») на юридический факультет Петербургского университета (окончил в 1906 г.), потом перешел на историко-филологический, интересовался древней историей, философией и филологией, писал стихи, увлекся театром и даже мечтал о поступлении на сцену.

Юношеская лирика Блока, полная таинственных намеков и иносказаний, говорила о глубоко интимных переживаниях «уединенной души», безучастной к тому, что окружает ее в действительности:

Именно в это время (1899–1900 гг.) всем существом Блока овладевают острые романтические и мистические переживания. Его чувство к реальной возлюбленной – Л. Д. Менделеевой сливается воедино с безотчетным ощущением каких-то чудесных, тревожных и неизъяснимых на обычном языке «знамений» и «предвестий», которыми, по убеждению Блока, «был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века».

Летом 1901 г. это ощущение было «подкреплено» учением и стихами Владимира Соловьёва – религиозно-мистического философа и лирического поэта, пользовавшегося большим влиянием в кругах творческой интеллигенции. По собственному признанию Блока, произведения Владимира Соловьёва произвели на него громадное, оглушительно-внезапное воздействие и навсегда остались для Блока «откровением». В стихах Соловьёва молодой Блок нашел ответ на свои хаотические и смутные тревоги и прозрения:

Но за туманами сладко

Чуется близкий рассвет,

Мне мировая загадка

Этот безбрежный поэт.

Тогда же Блок познакомился с новейшей русской поэзией, и она, особенно стихи Брюсова, окрасилась для него «в тот же цвет» – цвет соловьевской мистики I «Дневник», 30 августа 1918).

Центральный образ мистической философии и поэзии Соловьёва – Мировая душа (некое одухотворенное начало Вселенной,«единая внутренняя природа мира») призванная спасти земной мир и духовно обновить, человечество, – особенно привлекал Блока. Он воспринял и оценил Владимира Соловьёва прежде всего как одержимого «страшной тревогой,

беспокойством... духовного носителя и провозвестника тех событий, которым надлежало развернуться и мире (А. Блок. «Владимир Соловьев и наши дни», 1920).

Уже тогда, в ранней молодости, Блока волновал вопрос о соотношении частного и общего, личною и «мирового», навсегда оставшийся для него самым важным. Им изначально владело чувство причастности человека к «всемирной жизни», ощущение слитности и нераздельности своей индивидуальной души со всеобщей и единой Мировой душой. «Я и мир», «Вселенная – моя отчизна» – таковы поэтические формулировки, в которые Блок пытается облечь владевшее им ощущение единства человека с миром. Он утверждал, что слышит, как рядом с ним «отбивается такт мировой жизни». Утверждая свой идеал всеединства, гармонического согласия поэта с миром, Блок полон утешительных надежд-иллюзий на чудесное преображение жизни в будущем. «Вселенский голос плачет о прошлом покое и о грядущем перевороте». В своей первой книге – «Стихах о Прекрасной Даме» (1904) – в личном переживании поэт выразил ощущение вечного всемирного бытия, способного открыть перед человеком путь из окружающего его мрака «глухой ночи» к «вселенскому свету» грядущего «ослепительного дня»:

Несмотря на то что «Стихи о Прекрасной Даме» – это, по определению самого Блока, «сны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить жизнь», молодой поэт был сразу же вознесен на самую вершину российского Парнаса. Некая удивительная, чудесная гармония, сокрытая в его стихах, свидетельствовала, что в мир вошел поэт, чья сила необычайна, предназначение высоко, прозрения сродни пророчествам.

Сам же Блок еще в 1903 г. развивал целую концепцию художественного творчества как выражения жизненной силы. Он допускал, что «силы к жизни» у него, может быть, и не так много («это уже лежит в натуре»), но все же она есть и проявляется как раз в стихах. Художественное творчество может питаться и жить только этой силой. Оно не терпит безжизненных «умствований», сухих абстракций. «Поэт... как бы он ни глубоко погрузился в отвлеченность, остается в самой глубине поэтом, значит – любовником и безумцем. Когда дело дойдет до самого важного, он откроет сердце, а не ум, и возьмет в руки меч, а не перо, и будет рваться к окну, разбросав все свитки стихов и дум, положит жизнь на любовь, а не на идею. Корень творчества лежит в той, которая вдохновляет, и она вдохновляет уже на все, даже на теорию...»

По мере того как «душа уж как-то не требует прежних громоздких и отвлеченных обобщений», возникает своеобразная «реакция» на «богословие» и «вздыхающую усталость» в поэзии, и тогда Блоку начинает казаться «возможным такое возрождение стиха, что все старые жанры – от народного до придворного, от фабричной песни до серенады – воскреснут» (Письмо С. М. Соловьеву. 20 декабря 1903 г.) Данный поворот в творчестве Блока осуществился в стихах, составивших цикл под знаменательным названием «Распутье». Здесь звучат совсем иные, новые и неожиданные для певца «Вечной женственности» ноты – «жестокой арлекинады», демонологии, возникают темы «дисгармонии», утраты прежней веры, вызывающей к жизни «косматых, кривых и рогатых чудовищ». Все это представляло разительный контраст с молитвенным тоном и розово-лазурным колоритом «Стихов о Прекрасной Даме».

И, наконец, в творчестве Блока возникает и вскоре выдвигается на первый план тема города со всеми его социальными и бытовыми контрастами. В этих ранних «городских» стихах город предстает как некая фантасмагория, как призрачный мир, населенный таинственными «черными человечками» и «красными карликами».

К тому времени Блок стал уже профессиональным литератором. После его литературного дебюта в 1903 г. устанавливаются его личные связи с представителями декадентско-символического литературного лагеря как в Петербурге (с Д. Мережковским и 3. Гиппиус), так и в Москве ( с В. Брюсовым и особенно – с кружком молодых поэтов-соловьевцев во главе с Андреем Белым). У Блока появились пылкие поклонники среди литературной молодежи. Журнально-газетная критика отнеслась к его книгам как к типическому явлению «новомодной» декадентской поэзии. Между тем сам поэт уже покидал круг тех интересов, настроений и тем, которые были отражены в его первой книге.

Позже, в 1908 г., Блок признавал: «Словами «декадентство», «символизм» и т. д. было принято (а пожалуй, принято и до сих пор) соединять людей, крайне различных между собою... Самое время показало с достаточной очевидностью, что многие школьные и направленские цепи, казавшиеся ночью верными и крепкими, оказались при свете утра только тоненькими цепочками, на которых можно и следует держать щенков, но смешно держать взрослого пса». Эти слова – свидетельство того, что сам Блок давно перерос рамки той или иной поэтической школы.

Никто из поэтов начала XX века – ни Брюсов, ни Белый, ни Анненский, ни Бальмонт – не сделал для русской поэзии того, что сделал Блок. Их поиски и открытия имели большую самостоятельную ценность, каждый из них по-своему понимал и воспринимал сложность переживаемой эпохи, но только Блоку суждено было создать новый тип лирической поэзии, введя в поэзию героя, связанного с временем, понятым исторически. В 1914 г. Блок сказал о своем поколении: «...кровавый отсвет в лицах есть». Он хорошо понимал, что людям его времени, как и ему самому, выпало на долю быть свидетелями важнейших событий, которым суждено повлиять на ход мировой истории. Недаром он так любил цитировать Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!..». Для Тютчева эта фраза была скорее гениальным прозрением и обращена больше к будущему, чем к настоящему. Для Блока она стала частью его художественной концепции. Главное, что характеризует Блока как лирического поэта, – это сознание своей личной причастности к истории, понятой как процесс, как бесконечное видоизменение не только форм быта и бытия, но и форм сознания. Блок формулирует задачу поэта: «провидеть новый свет», т. е. войти в соприкосновение с процессами мирового обновления.

Глубина исходной позиции позволила Блоку совершить эволюцию, в процессе которой он – по значительности и размаху поэтических открытий – намного превзошел современных ему поэтов, на чей опыт он опирался и чьими достижениями широко пользовался. Он за временным сумел увидеть «вневременное», за границами мира, в которых жил, – безграничное, за обыденным течением жизни – трагедию человека, ощутившего себя во власти «злых законов времени». Все увиденное он и сделал содержанием лирического творчества.

История не воспринималась им как нечто лежащее за пределами его сознания, вне его и над ним. Она (история) была в нем самом, была им самим, он это понимал и принимал как неизбежную данность свыше. Так оформлялась в его сознании концепция рокового характера исторического процесса и как следствие – уже в художественном воплощении – концепция человека, целиком захваченного водоворотом мировой жизни. (В какой-то мере взгляд на историю как на проявление роковых по отношению к отдельному человеку стихийных сил разделяли все крупные представители символизма. Но только Блок придал ему столь глубокую художественную выразительность.)

Постепенно в сознании Блока складывается мысль о том, что исторический процесс есть проявление деятельности стихийных разрушительных сил и противостоять им человек не может: либо он становится частицей стихии и действует заодно с ней, либо гибнет.

Блок принимает (и даже славит) мир таким, каким он ему открылся, принимает и оправдывает его трагизм и его гибельность:

Ни один русский поэт не знал такой Музы, которая была у Блока и которой он посвятил редкое по силе стихотворение:

«Ты вся – не отсюда» – вот главное в Музе Блока. Она не зла, не добра, она просто «не отсюда». Она увела поэта от земных зависимостей и привела в соприкосновение с миром и мирозданием: она «подарила» ему не только «луг с цветами», но и «твердь со звездами» – два полюса, две бездны, решить проблему соотношения которых в душе современного человека Блок пытался в течение всей жизни.

В 1910 г. Блок писал: «Безумная русская литература – когда же наконец станет тем, чем только и может быть литература – служением? Пока нет у литератора элементарных представлений о действительном значении ценностей – мира и человека, – до тех пор, кажется, никакие свободы нам не ко двору...»

Лирика Блока – это напряженный диалог, который ведет художник с миром и во время которого он мучительно хочет получить ответ на единственный важный для него вопрос: что же ждет человека, его современника? Стихи его до краев наполнены вопросительными интонациями: «Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть?» Подобно своим гениальным предшественникам – Пушкину и Гоголю, он вопрошает о судьбе России:

Диалогическая конструкция лирики выявляла оригинальную творческую позицию Блока. Вслушиваясь в многоголосие мира, задавая вопросы, он пытается понять его судьбу и судьбу человека, брошенного «в мрак ночной, беззвездный». В январе 1918 г., в момент напряженной работы над «Двенадцатью», Блок, «лежа в темноте с открытыми глазами, слышал гул, гул: думал, что началось землетрясение». И через несколько дней снова: «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь...» (А. Блок. Записные книжки). Реакция поразительна: тот же вопрос «Что впереди?» – в первой главке поэмы, «Эй откликнись, кто идет?» – в двенадцатой, и там же опять:

Звуки выстрелов, вопросы, выкрики, частушки, революционные призывы, угрозы – все многоголосье улицы Блок воспроизводит в «Двенадцати» с такой тщательностью и совершенством потому, что привык воспринимать мир в звучании.

В докладе «О назначении поэта» (1921) Блок назвал поэта «сыном гармонии», подразумевая под гармонией «согласие мировых сил, порядок мировой жизни». Его задача состоит в «испытании сердец гармонией». Он должен приобщиться сам и приобщить людей к «мировой жизни». Блок пишет: «Порядок мира тревожен, он – родное дитя беспорядка и может не совпадать с нашими мыслями о том, что хорошо и что плохо. Мы знаем одно: что порода, идущая на смену другой, нова; та, которую он сменяет, стара; мы наблюдаем в мире вечные перемены; мы сами принимаем участие в сменах пород; участие наше в большей части бездеятельно: вырождаемся, стареем, умираем; изредка оно деятельно: мы занимаем какое-то место в мировой культуре и сами способствуем образованию новых пород».

Блок подчиняется исторической необходимости. Высшим проявлением этого подчинения было принятие мира с его тревожным порядком, катастрофами и неустроенностью. Но в будущем Блок желает видеть гармонического человека, «человека-артиста»: « ...он, и только он, будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество».

Поздняя лирика Блока и явилась воплощением этого сложного комплекса мыслей и чувств, особенно сильно владевших им в зрелый период творчества. Герой Блока всегда лицом к лицу с историей, он чувствует ее дыхание, ощущает ее движение и сам движется вместе с нею:

И вместе с тем это стихотворение можно отнести к жанру интимной лирики, потому что в нем переданы сокровенные переживания человека, мир его души, личное ощущение бытия.

Будучи натурой тревожной и мятежной, Блок ценил в людях те же качества, считая их неотъемлемым признаком своего времени. Даже любовная страсть была для Блока мятежом, потому что она высвобождала дремлющие в его душе силы, пробуждала от повседневных привязанностей, от угнетающего однообразия среды.

Блок выводил любовную страсть за ее фактические пределы, приводя в соприкосновение и в соответствие со стихийностью самого мирозданья. В этом он опирается на Тютчева, приводя в соответствие намеченные в поэзии Тютчева, но существующие раздельно две бездны, две стихии – человеческую и мировую.

Начало нового периода в развитии блоковской любовной лирики и русской любовной лирики в целом обозначил цикл «Снежная маска» (1907). Снежная метель и холодное звездное небо, под которым разыгрывается любовная страсть, служат здесь не только обрамлением сюжета. Природа (космос) – единомышленник и соучастник сжигающего себя на «снежном костре» любовника. Происходящее в его душе находит полное соответствие в «действиях» стихийных природных сил.

Мотивы, затронутые в «Снежной маске», развивались и в дальнейшем. В октябре 1907 г. в небольшом цикле «Осенняя любовь» сливаются воедино все основные компоненты блоковской любовной лирики:

Близость любимой женщины, восторг мятежа и дыхание звездного неба – все это нерасторжимо объединилось в один ряд внутренне близких и вытекающих последовательно одно из другого ощущений страсти, свободы и человеческого счастья. Подобной интерпретации любовного чувства русская лирика до Блока не знала.

Окончательное развитие линия любовной лирики Блока получает в цикле «Кармен» (1914). Безудержность желаний, протест против привычных условий увидел Блок в образе Кармен, созданном Л. А. Дельмас, и эти качества породили в его душе отклик невиданной силы. Сила выраженного в стихах чувства и поэтическое совершенство этого цикла позволяют ему по праву претендовать на одно из первых мест среди любовных лирических циклов не только русской, но и мировой поэзии. Блок по-своему переосмысляет тему, разработанную Бизе, приведя ее в соответствие со своим личным переживанием любовной страсти как чувства величайшего духовного напряжения и освобождения. Он создал удивительный сплав интимных признаний и бурной страсти, лирических излияний и мятежного духа, впервые осуществил слияние «земного» и «небесного», сплавил воедино тютчевские «здесь» и «там»:

Стихийное нарушение порядка жизни было для Блока тем пунктом, где сходились линии лирики интимной и лирики гражданской. Поэтому он и поставил «Двенадцать» в один ряд не только со «Снежной маской», но и с «Кармен».

В 1904–1908 гг. состоялась встреча Блока со «страшным миром», который становится в представлении поэта не только средоточием невыносимых условий жизни, но и заключительным звеном большого исторического периода. «Люди дьявольски беспощадно спали, как многие спят и сегодня; а новый мир, несмотря на все, неудержимо плыл на нас, превращая годы, пережитые и переживаемые нами, в столетие».

«Страшный» старый мир пришел в движение, нарушился мертвящий душу застой, все смешалось, наступила новая эпоха в истории человечества, эпоха «вихрей и бурь»: «Ветер, ветер – на всем божьем свете!» – вот что утверждает поэмой «Двенадцать» Блок.

Гораздо ранее, за десять лет до «Двенадцати», мятущейся и стихийной открылась ему народная Россия. Тема России становится центральной темой всего зрелого творчества Блока. В письме К. С. Станиславскому (1908) он говорил: «Ведь тема моя, я знаю это твердо, без всяких сомнений, – живая, реальная тема; она не только больше меня, она больше всех нас; и она всеобщая наша тема. Все мы, живые, так или иначе, к ней же придем. Мы не пойдем – она сама пойдет на нас, уже пошла. Откроем сердце – исполнит его восторгом, новыми надеждами, новыми силами...

Не откроем сердца – погибнем... Полуторастамиллионная сила пойдет на нас, сколько бы штыков мы ни выставили, какой бы «Великой России» (по Струве) ни воздвигли. Свято нас растопчет; будь наша культура – семи пядей во лбу, не останется от нее камня на камне».

Тема России возникает в лирике Блока в те же годы, что и тема страшного мира, и как антитеза ей. Цикл «На поле Куликовом» (1908) – лучшее, что посвятила России поэзия рубежа веков. Народная стихия, явленная в стихах, и манит Блока своей стремительностью, и одновременно страшит возможностью катастроф:

И он ощутил себя во власти России, частицей ее, ее сыном, ее мужем, причастился ее судьбе, слился с ней в стремительном беге в будущее. «Не может сердце жить покоем», – сказал он о себе. В сердце Блока вновь и вновь оживает одно и то же предчувствие стихийного взрыва: «Кровь и огонь могут заговорить, когда их никто не ждет. Есть Россия, которая, вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, более страшной».

Здесь важна не историческая аналогия – очень личная, хотя и распространенная в среде символистов: схватка русских с татарами как прообраз будущей схватки народа и интеллигенции, «монголов» и «Европы». Вплоть до «Скифов» (1918) Блок остался верен этой аналогии, заимствованной им у Владимира Соловьёва, но конкретизированной применительно к новой эпохе. Более существенно то, какой он увидел народную Россию и какую глубокую личную зависимость от нее ощутил. И ощутил так сильно, что уже никогда с этим ощущением не расставался.

Поэтому закономерно, что развитие этой темы в поэме «Двенадцать» превращает ее в произведение эпического жанра. Это эпос новейшего времени со всеми его особенностями, из которых главной является изображение массы, действующей в соответствии со своими стихийными инстинктами.

Но принимая и оправдывая стихию как факт истории и возмездия, Блок уже отталкивается от нее, ибо хочет обрести в ней и в действиях ее носителей больше, чем только разрушение. Он хочет найти в ней опору своим надеждам. В процессе революционного переустройства должна быть создана новая человеческая «порода».

Блок ставит в поэме глобальные вопросы. Они вынашивались им в течение всей жизни и наконец всплыли на поверхность, благодаря чему его художественная позиция оказалась сложнее позиции гражданской. Он пытается решить проблему разрушения и созидания, революции и культуры. В декабре 1918 г. Блок написал письмо Маяковскому по поводу стихотворения последнего «Радоваться рано», в котором осудил Маяковского, но с высшей точки зрения. Он увидел в призывах Маяковского повторение того, что, по его мнению, неоднократно имело место в истории: «...разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно, как оно. Разрушая постылое, мы так же скучаем и зеваем, как тогда, когда смотрели на его постройку... Одни будут строить, другие разрушать... но все будут рабами, пока не явится третье, равно не похожее на строительство и на разрушение». Так появился в поэме «Двенадцать» мотив «скуки скучной, смертной».

И Блок по-своему попытался решить задачу, поставленную перед русской культурой, отыскать в революции третью силу, «равно» непохожую на «строительство и разрушение». В смысле решения чисто художественных задач «Двенадцати» – поэмы малой формы, но большой лирической страсти – это значило дать некий символ, который и смог бы стать концентрацией представлений поэта о целях революции.

Таким символом и стал Христос. Христос оказывается заключительным звеном в развитии сюжета, последним на высшим планом поэмы. И возникает он тогда, когда герои остаются «без имени святого». По мысли Блока, человек должен был переродиться в огне и крови революции, должна была возникнуть новая «человеческая порода». Символом этого перерождения и преображения, достижения в будущем высокой духовной гармонии и стал образ Христа. Блок нашел в истории человечества самые значительные аналогии. Касаясь времени падения Римской империи, он писал: «Конечно, мир, как и у нас в Европе, был расколот прежде всего пополам; старая половина таяла, умирала и погружалась в тень, новая вступала в историю с варварской дикостью, с гениальной яростью. Но сквозь величественные и сухие звуки римских труб, сквозь свирепое и нестройное бряцание германского оружия уже все явственнее был слышен какой-то третий звук, не похожий ни на те, ни на другие... Я говорю, конечно, о третьей силе, которая тогда вступила в мир и... стала равнодействующей между двумя мирами, не подозревавшими о ее живучести. В те времена эта сила называлась христианством». Блок не знает, в каком обличье эта «третья сила» выступит сейчас, но в ее существовании он убежден.

Блок хочет, чтобы и на убитую Катьку «дохнуло... Христом». Она, блудница и жертва одновременно, должна приобщиться к мировой жизни. Христос поднимает героев поэмы над «землей». Он – «сверхзадача» революции. Он где-то вдали («за вьюгой невидим»), он неподвластен земным воздействиям («от пули невредим»), он не лицо, не человек – «женственный призрак», как говорил сам Блок, или, по его же словам, – «белое пятно впереди, белое, как снег» (то же, что и «белый венчик из роз» – символика белого цвета: очищение).

Поэма написана языком символов. Они глубоки и многозначны, но они непереводимы на язык логики. Мы можем только приблизиться к их пониманию, но установить их значение с абсолютной достоверностью нам не суждено.

По своей внутренней последовательности и завершенности творческая эволюция Блока имеет классический характер. Она является образцом движения по восходящей линии при твердом сохранении единства лирического мироощущения. Оно-то и обусловило прочное и органическое единство его романтической трилогии, названной им «трилогией вочеловечения». Под знаком «вочеловечения» Блок создал свой «лирический роман»: от представлений о времени к самому себе.

Блок придал законченность поэтическим исканиям целого исторического периода. Благодаря Блоку наполнился поэтическим содержанием продолжительный отрезок времени – от 90-х гг. XIX века до 10-х гг. XX века. В своем творческом развитии, стремительном и насыщенном, Блок вышел далеко за пределы раннесимволистского канона, что объективно обозначало распад всего течения в целом. Блоку суждено было свести поэзию символизма с жизнью. Причем жизнь следует понимать здесь широко – и как обыденность, и как историю. С наибольшей рельефностью и глубиной Блок выразил особенности этого течения в его поэтическом преломлении – расцвет в начале 1900-х годов и кризис его поэтики и эстетики, совпавший с годами реакции. Блок никогда не был ортодоксальным сторонником эстетического индивидуализма, но именно в его лирике, в его исканиях поэзия русского символизма обрела свои самые значительные достижения и исчерпала себя одновременно.

После смерти Александра Блока в августе 1921 г. Марина Цветаева писала Анне Ахматовой: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось – отделилось. Весь он такое явное торжество духа, такое воочию – дух, что удивительно, как жизнь – вообще – допустила. Смерть Блока я чувствую как вознесение».